Пять вопросов отцам русского рока: отвечают Гребенщиков, Кинчев, Шевчук

Музыкальный журналист Михаил Марголис пишет о российском шоу-бизнесе с момента его зарождения. Его новая книга «Наше время» — это 30-летняя история нашего шоубиза, рассказанная ключевыми фигурами его авансцены и закулисья. В основу книги легли десятки интервью, которые Марголис брал у звезд с конца 80-х и по наши дни, включая последний разговор с Игорем Тальковым и откровенные беседы с его супругой после убийства певца.

Предлагаем почитать отрывки из интервью с тремя отцами русского рока и угадать год, или хотя бы десятилетие, к которому они относятся.

— Чем ты объяснишь всплеск интереса в России к поп-стандартам тридцатилетней давности: процветают ретро-радиостанции, полные залы собирают былые звезды диско и советские ВИА?

— Пошел откат во всем. И самый страшный откат — идеологический. Все захотели, чтобы было, как раньше, хотя как оно было на самом деле, никто уже по-настоящему не помнит. Но от этого желания — тяга к такой эстетике. Люди сами себе накликивают то, что с ними будет. Им предложили свободу — они отказались

— Мандельштам, Пастернак или Бродский, кто из них — «поэт эпохи»?

— Мандельштам — поэт от Бога, так человек не может написать. Он создавал допотопные вещи страшной красоты. Пастернак — чудеснейший человек, но он, все-таки, от ума. А Бродский... Он как раз в прямом смысле слова «поэт эпохи», со всей скорбной интонацией, какую я могу в это определение вложить. Он гений, но не поэзии, или не совсем поэзии, или поэзии именно той, обожженной эпохи.

— Недавно отмечали 25-летие Ленинградского рок-клуба. Ты ни в каком качестве не представлял своего участия в данном мероприятии?

— Нет. Потому что это праздник ностальгии. Поступать как Юра Шевчук и петь свою программу 87 года я бы не стал, да у меня этого и не получится. Сейчас другое время и у меня голова и сердце в другом месте. То, что можно было сделать тогда, я сделал.

— А еще презентовали новый документальный фильм о Цое?

— Уверен, должна быть некая госорганизация, вроде министерства культуры, которая при участии действительно умных и просвещенных людей определяла бы, что вот такое-то явление является культурной ценностью страны и его нужно обязательно сохранить. Пусть кто-то сделает хороший фильм про Майка, Витьку Цоя, Башлачева, «Звуки Му».

— После приснопамятной встречи с президентской администрацией, когда ты позвал ряд рок-музыкантов обсуждать насущные темы, тебе довелось еще хоть раз пообщаться с кем-то из высокопоставленных чиновников?

— Да. Мы с Сурковым встречались несколько раз, но говорили уже абсолютно о другом, о Мэн-цзы, о чем-то еще. То есть на те темы, на которые не каждый день встретишь собеседника.

2006 год

— Ты боишься смерти?

— Я начинаю боятся смерти, как только отхожу от храма. После причастия я не боюсь ее абсолютно. Причащался я в прошлое воскресенье.

— Случались в твоей жизни ситуации, когда она была довольно близка?

— Бывали. Это сопряжено с наркотиками. Тогда было страшно.

— Как-то тележурналист Любимов намеревался пригласить тебя с Женей Белоусовым в свое ток-шоу «Один на один». Дискуссия не состоялась. Услышанная мной версия звучала так: «Кинчев сказал, что с Белоусовым ему говорить не о чем, пусть хотя бы Газманова позовут».

— Кобзона. И то я говорил в юмористической форме. Мне и с Кобзоном не о чем говорить. Мне вообще не ясен смысл моего участия в этой передаче. Так что вряд ли меня увидят в ней в ближайшее время.

— Ты пересекался когда-нибудь с Кобзоном?

— Нет. У меня пока, тьфу-тьфу, все нормально. С ним, я так понимаю, нужно пересекаться в экстремальных ситуациях, когда требуется место на кладбище или еще что-нибудь…

— С Юрием Шевчуком сейчас находишь темы для общения?

— Да, с удовольствием разговариваю с ним о вере. Он — православный человек.

1997 год

— Так все-таки сейчас рок-н-ролл — это ты или они?

— Я язык сломал объяснять, что подразумеваю под этой фразой личную ответственность. И когда я один, то рок-н-ролл — это, конечно, я. Потому что, никого рядом нет.

— Один против всех?

— Нет, не против всех. Просто я считаю, что один в поле — воин. И когда направляю микрофон в зал, и каждый человек кричит в него «рок-н-ролл — это я!», это тоже его личная ответственность.

— Александр Васильев из «Сплина», Гарик Сукачев, Кинчев опять-таки, другие коллеги говорят о тебе с уважением как о музыканте, но при этом замечают, что «достал Шевчук всех учить жить»...

— Не учу я никого жить. Просто высказываю обо всем собственное мнение, и им это не нравится. Видимо, сами не способны сейчас на такую позицию, к сожалению. Многие из них готовы и пиво рекламировать, и сигареты, и на корпоративах каких-нибудь выступать (я не о Кинчеве в данном случае), и в казино — перед той сволочью, что распродала Россию. При этом они вроде в бога веруют, и, значит, болит совесть-то у них, а сказать нечего. У меня, может, совесть тоже не чиста, я, конечно же, грешен, но по крайней мере русский рок не продал никому за 30 сребреников.

— Есть ощущение, что большинство твоих коллег дистанцируются сегодня от любой революции, а ты по-прежнему ищешь с ней встречи?

— Это очень тяжело. Но я легких путей никогда не искал, и ты это знаешь. Такая карма у меня, видать. Скажу простым, уличным языком: я за любой кипиш! За кипиш, где дух живет, где начинается борьба с мертвечиной.

— Недавно Филипп Киркоров откликнулся на мое предложение и поздравил тебя с грядущим 50-летием. Сказал, что «прощает тебе все». Принимаешь его прощение?

— Мы с ним живем в разных Россиях. Наши миры практически не соприкасаются. Мы говорим на разных языках. Бог ему судья, и я желаю России, в которой живет Киркоров, не испустить дух.

2007 год

Свидетельства эпохи — интервью разных лет с Пугачевой, Фадеевым, Наминым, Айзеншписом, Кеосаяном и другими людьми, сделавшими наш шоу-бизнес таким, каким мы видим его сегодня, — в книге Михаила Марголиса «Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену».