Надия разделила премию с врачом-гинекологом из Конго, Денисом Муквеге. Оба они посвятили свою жизнь борьбе против использования сексуального насилия в качестве оружия в войне. «В этом году Нобелевская премия миря полностью соответствует критериям Альфреда Нобеля», — заявили в комитете.
Жизнь Надии Мурад
В Кочо, родном езидском поселке Надии на севере Ирака, всегда было неспокойно. Народ езидов, как неверных, пытались уничтожить по всему миру семьдесят три раза. К 2014 их осталось миллион человек, несколько тысяч из которых жили в Ираке.
В 2007 году экстремисты взорвали цистерну с топливом и три машины в двух езидских поселках километрах в пятнадцати от Кочо. В 2014 в Кочо пропали два фермера, курица с цыплятами и овца. Две недели спустя Кочо захватил и уничтожил ИГИЛ.
«Вы говорите, что мы явились неожиданно, словно ниоткуда, но мы подавали вам знаки, — сказал боевик, размахивая винтовкой. — Мы взяли курицу с цыплятами, чтобы вы поняли, что мы заберем ваших женщин и детей. Баран — это глава вашего племени, и когда мы убили барана, это значило, что мы намерены убить ваших предводителей. А молодая овца — это ваши девушки».
Надия Мурад попала в плен вместе с сотнями других езидских девушек. Некоторые из них покончили с собой, чтобы не быть изнасилованными, многие погибли. Мать, отец и шестеро братьев Надии были убиты. Надия оказалась в сексуальном рабстве. Но ей удалось сбежать и начать жизнь с чистого лица в качестве посла доброй воли ООН.
«Нет сомнения, что ИГИЛ пыталось заставить Надию замолчать: ее похищали, делали рабыней, насиловали, пытали, и убили семь членов ее семьи в один день. Но Надия отказалась молчать. Она игнорирует все ярлыки, которые вешает на нее жизнь. Сирота. Жертва насилия. Рабыня. Беженец. Вместо всех них она создала новый. Выжившая», — пишет в предисловии Амаль Клуни, правозащитница, адвокат Надии Мурад, супруга актера и режиссера Джорджа Клуни.
Отрывок из книги Надии «Последняя девушка»
«Из суда мы поехали в другой дом, где со своей семьей жил охранник Мортеджа. По сравнению с резиденцией Хаджи Салмана это было довольно скромное жилище, одноэтажное, но все равно больше того, в котором я выросла. Подумав, что теперь, после моего обращения, Хаджи Салман, возможно, сжалится надо мной, я попросила:
— Пожалуйста, позвольте мне увидеться с Катрин, Нисрин и Роджиан. Я хочу просто убедиться, что с ними все в порядке.
К моему удивлению, он сказал, что попробует организовать нашу встречу.
— Я знаю, где они. Я позвоню. Может, ты ненадолго и встретишься с ними, но сейчас нам нужно подождать здесь.
Мы прошли через кухню, где нас приветствовала грузная пожилая женщина, мать Мортеджи.
— Надия была неверной, но обратилась, — объяснил Мортеджа, и женщина подняла руки, восторженно поздравляя Хаджи Салмана.
— Не твоя вина, что ты родилась езидкой, — сказала она мне. — Это вина твоих родителей. Но теперь ты будешь счастлива.
С самого приезда в Мосул я еще ни разу не была в одной комнате с неезидской женщиной и теперь присматривалась к матери Мортеджи в поисках хотя бы намека на сострадание. В конце концов, она была матерью и, возможно, для нее это значит больше, чем быть суннитом или езидом. Знает ли она, что сделал со мной Хаджи Салман ночью, и что намеревался сделать, когда у меня закончатся месячные? Даже если нет, она точно знает, что меня доставили сюда силой, разлучили с моими родными и что всех наших мужчин в Кочо убили. Но она не проявляла никакого сожаления, никакой доброты; в ее глазах светилось только удовлетворение от того, что меня насильно обратили в ислам и теперь в Ираке стало на одного езида меньше.
Я ненавидела ее не только за то, что она позволила ИГИЛ захватить Мосул, но и за то, что позволила сделать это мужчинам. ИГИЛ запрещало женщинам участвовать в любой общественной жизни.
Мужчины присоединялись к террористам по разным причинам — кто-то хотел денег, кто-то власти, а кто-то секса.;Надия Мурад
Я думала, что они были слабыми и не умели добиться всего этого без насилия. Кроме того, многим боевикам, которых я видела, доставляло удовольствие мучить людей. Средневековые исламские правила, принятые ИГИЛ, давали им полную власть над своими женами и дочерьми.
Но я не могла понять, почему женщины поддерживали джихадистов и радовались порабощению девушек, как это делала мать Мортеджи. Любой женщине в Ираке, несмотря на ее религиозную принадлежность, приходится постоянно сражаться за все — за места в парламенте, за контроль над рождаемостью, за право учиться в университете. Все это стало результатом долгой борьбы. Мужчины удерживали руководящее положение, поэтому сильным женщинам приходилось отстаивать свои права. Даже желание Адки управлять трактором было стремлением к равноправию и вызовом таким мужчинам.
И все же, когда ИГИЛ пришло в Мосул, женщины вроде матери Мортеджи приветствовали его и с восторгом принимали законы, унижавшие их и эксплуатировавшие таких, как я. Она поддерживала и убийство или изгнание христиан и шиитов из города, с которыми сунниты жили бок о бок более тысячи лет. Она наблюдала за всем этим с радостью или безразличием, довольная жизнью под властью ИГИЛ.
Если бы езиды в Синджаре стали нападать на мусульман, как на нас нападало ИГИЛ, то вряд ли я смирилась бы с происходящим. И никто бы не смирился с этим в нашей семье, ни мужчины, ни женщины. Все думают, что езидские женщины слабы, потому что мы бедны и живем в сельской местности; и я слышала, что женщины-бойцы в ИГИЛ по-своему доказывают свою силу. Но никто из них — ни мать Мортеджи, ни любая террористка-смертница, — не может сравниться силой с моей матерью, которая вынесла столько испытаний и которая ни за что не позволила бы продать другую женщину в рабство, какую бы религию она ни исповедовала.
Я знаю, что женщины-террористы — явление не новое. На протяжении истории женщины по всему миру присоединялись к террористическим группировкам, иногда даже занимая руководящие посты, и все же их поступки до сих пор удивляют. Люди считают, что женщины слишком миролюбивы и покорны, особенно на Ближнем Востоке, и не склонны к насилию. Но в ИГИЛ много женщин, и, как и мужчины, они мусульмане-сунниты. Они тоже отвергают любую другую религию и считают, что присоединяясь к террористам, помогают строить суннитский халифат; они считают себя жертвами светских притеснений и американского вторжения. Они верят обещаниям ИГИЛ, которое говорит, что их семьи станут богаче, их мужья получат хорошую работу, а сами женщины займут подобающий статус в их стране. Им говорят, что их религиозная обязанность — поддерживать своих мужчин, и они соглашаются с этим.
Я слышала истории о том, как женщины в Исламском государстве помогали езидам. Жена одного из боевиков дала захваченной им девушке из Кочо мобильный телефон. Этот боевик покинул свой дом на Западе и приехал с семьей в Сирию. Поначалу и его жена поддалась пропаганде Исламского государства, но быстро разочаровалась в нем, увидев, как оно порабощает езидских женщин. Благодаря этой женщине езидские девушки в том доме смогли общаться со своими спасителями, которые переправили их в безопасное место.
Но чаще я слышала, что женщины бывают гораздо более жестокими, чем мужчины. Они избивают и морят голодом сабайя своих мужей: из ревности или из-за того, что мы — беззащитные жертвы. Может, они воспринимают нас как революционерок, возможно, даже феминисток — и они убедили себя, как убеждали люди на протяжении всей истории, что насилие ради высшего блага оправданно. Я слышала о многих подобных случаях. Когда я представляю, как буду выступать против ИГИЛ по делу о геноциде, то мне бывает даже немного жаль этих женщин. Я понимаю, почему люди склонны воспринимать их как жертв.
Но я не понимаю, как можно спокойно наблюдать за страданиями тысяч езидских девушек, которых продают в сексуальное рабство и насилуют до полусмерти. Никакая великая цель этого не оправдывает.;Надия Мурад
Мать Мортеджи продолжала разговаривать с Хаджи Салманом, стараясь произвести на него впечатление.
— Кроме Мортеджи, у меня еще есть двенадцатилетняя дочь. И сын в Сирии, который сражается на стороне давлата, — сказала она, используя арабское слово для сокращенного названия Исламского государства.
Вспомнив о другом сыне, она улыбнулась.
— Он такой красивый! Благослови его Бог.
Закончив с приветствиями, мать Мортеджи показала мне на маленькую комнату.
— Жди там Хаджи Салмана. Никуда не уходи и ничего не трогай.
С этими словами она закрыла дверь.
Я села на край кровати и обхватила себя руками, размышляя о том, на самом ли деле Хаджи Салман собирается найти моих племянниц и удастся ли мне повидаться с ними. В том, что сабайя общались между собой, не было ничего необычного — мужчины же ездили и ходили с ними повсюду; к тому же он мог надеяться, что после того как он выполнит мою просьбу, я стану более смирной и покорной. Мне и самой казалось, что если я повидаюсь с Катрин и остальными, то остальное не так уж и важно.
Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошел Мортеджа. Я впервые обратила внимание, как он молод — старше меня не больше, чем на год, — и какая жидкая у него борода. Было понятно, что среди боевиков он занимает низкое положение, и скорее всего у него нет никакой сабаи; по крайней мере никаких следов того, что с ним живет какая-то рабыня, я не заметила. В отсутствие Хаджи Салмана он напустил на себя более важный вид, но все равно казался мальчишкой, примеряющим костюм отца.
Закрыв за собой дверь, он сел рядом со мной на кровать. Я инстинктивно прижала ноги к груди и уткнулась лбом в колени, стараясь не смотреть на него. Но он все равно заговорил.
— Ну что, довольна, что оказалась здесь? Или хочешь сбежать и вернуться к своей семье?
Он издевался надо мной, прекрасно зная, что ответит любой человек на такой вопрос.
— Я не знаю, что с моими родными, — ответила я, мысленно моля Бога, чтобы он ушел.
— А что ты мне дашь, если я помогу тебе сбежать?
— У меня ничего нет, — искренне ответила я, хотя по- нимала, на что он намекает. — Но если поможешь мне, я позвоню брату, и он даст тебе все, что ты захочешь.
Он засмеялся.
— Боишься? — спросил он, подсаживаясь ближе ко мне.
— Конечно, боюсь.
— Посмотрим, — сказал он, протягивая руку к моей груди. — Когда боятся, сердце стучит сильнее.
Увидев протянутую руку, я перестала говорить и как можно громче закричала. Мне хотелось, чтобы от моего крика обрушились стены дома, а сверху упал потолок и убил нас обоих.;Надия Мурад
Дверь распахнулась, и появилась мать Мортеджи.
— Оставь ее, — сердито посмотрела она на своего сына. — Она не твоя.
Мортеджа вышел из комнаты, повесив голову, словно напроказничавший ребенок.
— Она кафир, — добавила она ему вслед и повернулась ко мне, хмурясь. — И она принадлежит Хаджи Салману.
На мгновение я задумалась, как она поведет себя сейчас, когда мы остались вдвоем. Пусть она и поддерживала террористов, но если бы она села рядом и признала, что со мной поступили жестоко, наверное, я бы простила ее. По возрасту она была ближе к моей матери, и ее тело было таким же мягким. Если бы она только сказала: «Да, я знаю, тебя привезли сюда силой» и спросила «Где твои мать и сестры?» и ничего больше не сказала и не сделала бы, то мне уже стало бы легче. Я представила, как она дожидается, пока уйдет Мортеджа, а потом садится рядом со мной на кровать, называет меня доченькой и шепчет: «Не бойся, я помогу тебе сбежать. Я же сама мать». Эти слова стали бы для меня, словно хлеб для голодного человека, не евшего несколько недель. Но она просто ушла, и я снова осталась одна в комнате.
Через несколько минут вошел Хаджи Салман.
— Можем поехать повидать Катрин сейчас, — сказал он, и мое сердце как будто переполнилось и тут же опустело.
Я слишком сильно волновалась о своей племяннице».
